Захват в 1990 году пассажирского Ту-154 большой группой заключённых и его угон из Якутии в Пакистан — один из самых необычных «воздушных» терактов в истории СССР. До настоящего времени в этой истории оставалось множество белых пятен. RT удалось разыскать самого юного из 11 беглецов — Константину Шатохину родом из Донецка было на тот момент 16 лет. Ввязавшись в опасную авантюру из-за жажды приключений, вместо двух лет на родине за угоны и мелкие кражи в Пакистане парня приговорили к пожизненному сроку. Впрочем, позднее вердикт пересмотрели, а в 1997 году Шатохина и вовсе амнистировали. Во второй части интервью в рамках проекта «Незабытые истории» он расскажет, что происходило с ним и его подельниками в пакистанских тюрьмах, а также о своём возвращении на Украину и дальнейшей судьбе.
- © ok.ru
В первой части интервью RT Константин Шатохин рассказал, как, будучи 16-летним подростком, оказался в Якутии в одном этапе с матёрыми убийцами, как готовился и осуществлялся захват и угон лайнера в Пакистан, как там встретили «воздушных пиратов» из СССР и как спустя полтора года после приземления услышали крайне суровый приговор местного суда.
— Вряд ли в истории найдётся много примеров, когда 17-летнему подростку дают пожизненное заключение. Что почувствовали, когда услышали приговор?
— Переводчика у нас не было, но к тому моменту язык уже немного выучили, знали как звучит на урду (официальный язык Пакистана наравне с английским. — RT) пожизненное заключение, и когда судья объявил, мы это поняли. Сказать, что я воспринял это спокойно, было бы преувеличением, но такой истерики, как у Шубенкова, не было. Держался спокойно, но внутри осознавать это было сложно. После суда в тот день было сильное опустошение. Когда вернулись в тюрьму, я рассказал сокамерникам о приговоре и моментально уснул.
— Даже такой приговор не пробудил желания вернуться?
— Я же понимал, что вырваться оттуда на данный момент невозможно и напрасные мысли будут только терзать душу. Надо было жить здесь и сейчас. Скучал по родителям только и первым из нас написал письмо домой. Сделал это при помощи знакомых пакистанцев. Ответа не было, но на третье письмо отец всё же ответил. Он злился на меня и не хотел писать. Только из этого письма в апреле 1993 года я узнал, что мамы не стало ещё в 1991 году.
Что касается приговора, то, естественно, мы подали апелляцию, и в 1995 году наказание смягчили: нам с Левченко, как не державшим в руках оружия, дали по 14 лет, остальным — по 21 году.
— Кстати, до приговора дожили не все из вас. Ещё в октябре 1990 года покончил с собой Игорь Суслов. Что его толкнуло на это?
— Версия суицида из-за страха выдачи в СССР — неправда. На самом деле его убили, но даже я узнал об этом лишь годы спустя.
— Что он такого ужасного натворил?
— На тот момент я, Левченко и Суслов сидели в одной камере, и как-то он заявил, что, мол, глупо, что всё так произошло, он же первым забрал автомат у Борща и мог же вас всех в тот момент «положить», а сам потом премию от государства получить за предотвращение угона. Обычная болтовня, над которой в нормальной ситуации все посмеялись бы и забыли.
- Пакистан. 1990 год. Константин Шатохин восьмой слева
- © Wikimedia Commons
На следующий день я без задних мыслей передал эти слова Молошникову, Исакову, Евдокимову и Петрову. Но после захвата прошло всего ничего, эмоции у них, видимо, ещё не улеглись, и такие мысли, высказанные к тому же малолетке, как бы за их спиной, вызвали бурю негодования.
— Что они задумали?
— Они вчетвером приговорили его к смерти, решив инсценировать самоубийство.
— Но как это можно было на практике осуществить?
— Его убедили, что нам нужно инсценировать суицид, чтобы показать властям нашу решительность, если они надумают выдать нас СССР. Подразумевалось, что в последний момент его спасут. Суслов — парень спокойный и неглупый, но его очень грамотно обработали психологически. Внушили, что именно он из всех нас — самая подходящая кандидатура для того, чтобы власти правильно всё поняли и прислушались к нам. Он доверял им полностью и согласился.
— Вы знаете, как всё происходило?
— Меня перевели в другую камеру, а вместо меня с ним и Левченко сидел Петров. В рамках плана Суслов сам написал предсмертную записку, где заявлял, что лучше смерть в Пакистане, чем возвращение на родину. Однако, когда он залез в петлю, его не только не стали спасать, но Петров ещё и ноги держал, чтобы он не колотил ими по решётке двери и не привлёк внимание охраны.
— Вы так подробно рассказываете, но сказали, что сами узнали обо всём не сразу.
Две тысячи преступников в России приговорены к пожизненному заключению и отбывают наказание в тюрьмах. Двести из них уже отсидели…
— Да, по политическим причинам это было невозможно. В принципе, мы и сами это хорошо понимали. Пакистан тогда балансировал на грани включения в список стран, поддерживающих терроризм, а если они ещё и нас после наших «подвигов» оставят и дадут гражданство, это явно не пойдёт на пользу их международному имиджу.
В итоге за шестёркой тех, кто родился на территории РСФСР, в конце февраля прилетел самолёт. Их заковали в наручники и отправили в Россию. А мы с Левченко, который родом из Николаева, остались в Пакистане как родившиеся на территории УССР. Стало ясно, что нас будут выдавать туда.
— За эти годы вас навещали российские дипломаты, но Украина обрела независимость ещё в 1991 году. С её стороны к вам интерес кто-то проявлял? В «Википедии» сообщается, что два уроженца Украины остались в Пакистане, потому что «украинские власти не захотели иметь с ними дела». Вас там правда бросили?
— Это не так. Как раз в конце марта 1998 года Украина только-только открыла своё посольство там. В июне нас впервые навестил консул. Он нам сразу предложил написать прошение о получении украинского гражданства, но мы отказались.
— Почему? Всё равно в Пакистане остаться было нельзя.
— Мы не знали, что нас там ждёт. Хотелось гарантий, что на Украине не окажемся в тюрьме, что не будет притеснений по религиозному признаку. На тот момент Левченко уже тоже принял ислам.
— И что сделала Украина? По сути, с вашей стороны это был шантаж, ведь россиян после возвращения отправили прямиком под стражу. Помимо старых сроков грозились всем дать ещё по 15 лет за угон Ту-154, но в итоге зачли время отсидки в Пакистане и вскоре многие вышли на свободу.
— Месяца через два консул снова приехал и привёз официальный документ, в котором говорилось, что Генпрокуратура Украины гарантирует, что уголовному преследованию в случае возвращения в страну мы не подвергнемся, так как на её территории мы не совершали преступлений. С верой тоже обещали, что не будет проблем. Так как мы после амнистии оставались в тюрьме как раз из-за того, что неясно было, что с нами делать, то оставалось ехать туда, и мы согласились принять подданство Украины.
— Всё это совсем не вяжется с версией, что Украина вас там бросила. Что было дальше? Вторая встреча, получается, была где-то в сентябре 1998-го, а вернулись вы только через два года. Почему?
— Вдруг выяснилось, что на нас все эти годы висел иск от «Аэрофлота» по миллиону советских рублей, и пока это не будет улажено, вернуться мы не можем. Украинские дипломаты заявили, что мы сами должны решить эту проблему.
— Но как вы-то из тюрьмы её могли решить?
— Я у них то же самое спросил. Если вы, дипломаты, не можете, то мы как это сделаем? С кем и как договариваться? К нам от «Аэрофлота» сюда никто не приедет никогда.
— Даже не представляю, что вы чувствовали в тот момент. Ситуация кажется тупиковой, а до свободы остался последний шажок. Как удалось выкрутиться?
— Вариантов особо не было. Моя тётка жила в Крыму, я ей написал письмо. Она очень пробивная, поехала в Киев, устроила скандал в МИД. В итоге весной 2000 года к нам приехал представитель посольства РФ, через окно подал бумаги. Там было написано, что ввиду нашего малолетнего возраста на момент угона самолёта Российская Федерация не имеет к нам претензий. Ознакомьтесь, распишитесь. После этого с нас сняли исковые претензии.
Но и после этого возникла ещё одна проблема. Вопрос был в том, кто будет оплачивать нашу дорогу в Киев. Посольства эти расходы на себя не берут. Дипломаты смогли договориться с кем-то из украинских бизнесменов, и они купили нам билеты. 11 сентября 2000 года из ворот тюрьмы в Равалпинди мы наконец вышли на свободу.
- Ворота тюрьмы в городе Равалпинди, из которых Константин Шатохин вышел на свободу 11 сентября 2000 года
- © Faisal Mahmood
— Помните те чувства?
— Поначалу ничего не осознавали особо. Тем более что в аэропорт нас хотели везти в наручниках, но консул приказал их снять. Помню, по дороге в аэропорт слушали в джипе консула песни Юрия Антонова. Вот тогда немного отпустило, начала накатывать эйфория. А уже в Борисполе чувствовал себя пьяным без вина, голова шла кругом. В Киеве Левченко встречали его родители, а меня тётка. Я поехал жить к ней в крымский город Щёлкино.
— Вы понимали вообще, куда летите? Что ваш советский Донецк и Украина сентября 2000 года — это разные планеты?
— Я хорошо понимал, что это уже абсолютно другой мир, но не имел представления о том, что я буду делать и как жить в нём. Была цель на первое время — приехать и осмотреться.
— Как в итоге всё сложилось?
— В Щёлкино окончил водительские курсы, получил права, работал в полулегальной фирме по приёму цветного металла. Там тогда все кому не лень дербанили недостроенную Крымскую АЭС. Резали на металл всё что могли и вывозили грузовиками. Через несколько месяцев был вынужден уйти, там началась неразбериха.
Летом 2001 года я женился. Работы в Щёлкино вообще не было, и с женой и её родителями в поисках лучшей жизни переехали в Херсонскую область. Там я работал в ЖЭКе сантехником. Зарплату задерживали постоянно. Чтобы хотя бы часть из оклада в 350 гривен получить на руки, приходилось писать заявление на имя директора и даже указывать, на какие нужды мне надо. Дурдом, конечно.
— Долго продержались?
— Пару лет. Пытался устроиться водителем, но не сложилось. Потом развелись с женой, и началась моя кочевая жизнь. Жил в разных городах Ростовской области, съездил к сестре в Краснодарский край ненадолго. В 2005 году заезжал в Донецк, но не задержался, потом под Мариуполем прожил в селе шесть лет. С 2011 года постоянно живу в Донецке.
- Крымская АЭС
- © Wikimedia Commons
— Чем зарабатывали на хлеб всё это время?
— Официально моим единственным местом работы так и остаётся тот ЖЭК в начале нулевых. После этого я никуда не устраивался. Во-первых, характер такой, что не люблю просить, подчиняться кому-то, не моё это. Жил и живу случайными заработками, меня это устраивает.
— Последние годы Донецк постоянно на слуху. Как на вашей жизни отразился вооружённый конфликт на востоке страны?
— Отношение к «майдану» у меня сразу было отрицательным. Конечно, здесь мало кто подозревал, что начнётся эта заваруха, но я морально был готов к этому, было предчувствие, что обернётся войной.
— Сами не участвовали в конфликте?
— Нет. Под бомбёжку попадал. Неприятное ощущение, когда рядом мины рвутся. Особенно, когда взрывается ракета от «Града». У неё характерный противный треск, отличающийся от тех же мин, где звук глухой. Кроме того, какое-то время пришлось провести в аэропорту.
— Это же один из главных эпицентров боевых действий в Донецке. Что вы там делали?
— В 2015 году меня на улице задержали за нарушение комендантского часа и привлекли к исправительным работам. Отправили туда. Днём было тихо, разбирали завалы, а ночью, как стемнеет, ежедневно начинались перестрелки и обстрелы. Жили прямо там. На втором этаже огневые точки, а в подвале мы.
— А у вас самого не было желания взять оружие в руки?
— Я только за. Это мой город и моя обязанность его защищать. Но у меня с 2011 года нет никаких документов. Так получилось, что, когда я жил под Мариуполем, в моё отсутствие они пропали. Это длинная и запутанная история.
— То есть вы девять лет живёте без единого документа? Но в военное время это просто опасно. Любая проверка на улице — и вас могли задержать как шпиона.
- Разрушенное здание на территории донецкого аэропорта
- © Alexander Ermochenko
— За все эти годы меня пару раз останавливали. При нарушении комендантского часа неважно было, есть паспорт или нет, всё равно нарушение. В другой раз остановили, спросили, куда-чего, ну и сказали, чтобы на глаза больше не попадался. Здесь же всё от людей зависит, как повезёт. Не вдаваясь в детали, могу сказать, что полиция в курсе моей ситуации и моего места жительства.
— А что мешает восстановить документы? Хотя бы паспорт ДНР.
— Для этого нужно иметь очень много нервов. У меня их нет. Гигантские очереди, все справки нужно собирать, а специалистов тут мало. Я же пытался, но случай сложный, они сами не знают, что со мной делать. Паспорт я получал в Крыму, это уже другое государство, надо запрос делать, кто будет заморачиваться?
В Донецке каких-то данных на меня в паспортном столе нет, я же уехал, когда мне было всего 15 лет. Если идти в ЗАГС, то там в архиве есть копия свидетельства о рождении, но мне скажут: «А откуда мы знаем, что вы — это именно вы?»
— Замкнутый круг.
— Да. Надо хоть за что-то зацепиться, с чего-то начать, но пока время плотно заняться этим, видимо, ещё не пришло.
— У вас есть дети?
— Да, моей дочери 18 лет, она живёт с матерью на Украине. В последний раз виделись с ней в 2011 году.
— По Пакистану скучаете? Не было желания посмотреть на страну не из окошка автозака?
— Два раза в одну и ту же реку не войдёшь. Если бы остался — это одно, а сейчас уже такого желания нет.
— Как спустя 20 лет после возвращения смотрите на всю эту удивительную историю с захватом самолёта? Часто вспоминаете об этом?
— Что было, то было. Жалеть о чём-то смысла я не вижу. Уроки я извлёк. Это был хороший опыт, я познакомился с Богом, это мне тогда очень помогло. И если и бывает какая-то ностальгия, то по тому непередаваемому состоянию душевного подъёма, которое я там испытывал. Было физическое ощущение, что Бог рядом со мной.
Здесь эту чистоту души я уже подрастерял. Практически не молюсь, не соблюдаю заповеди. До войны в Донецке были пакистанцы, была целая улица, где они мобильниками торговали, с одним я был хорошо знаком, ходил в мечеть, но в целом я сам как-то внутренне отдалился от религии.
— Почему так произошло?
— После десяти лет за решёткой свобода и вседозволенность вскружили голову. Соблазны оказались сильнее, всё банально. Я не праведник. Всё равно очень благодарен Пакистану, что обрёл там Бога.
— С точки зрения закона ваш поступок — теракт, а вы c юридической точки зрения самый настоящий террорист.
— Я в душе себя террористом никогда не считал. Так сложились обстоятельства. Я воспринимаю те события как большое приключение. Но я вменяемый человек и повторять такое ни за что бы не стал. Хотя, не буду скрывать, после Пакистана из-за алкоголя попадал на Украине в истории и пару раз проблемы с законом были.
— Всё поражаюсь вашей памяти. Прошли десятилетия, а помните столько деталей.
— Я многое уже забыл. 20 лет никто не интересовался этим, сам я тоже никому это не рассказывал особо. Лишь последние пару месяцев задумался обо всём этом. Попался сюжет на телевидении, и потом уже стал искать что-то в интернете, прокручивать в голове, но далеко не всё смог вспомнить.
— Думали о том, как сложилась бы ваша жизнь, если бы тогда спокойно долетели в Якутск и просто отсидели свою «двушечку»?
— Думал, и не раз. Учитывая свой непростой характер и реалии наших зон, я бы вряд ли там выжил. Или из меня бы получился моральный урод, озлобленный зверь. Среди матёрых уголовников в Пакистане я прекрасно видел, в кого мог бы превратиться.
— Вам сейчас 45 лет. Немало, но и не так много. Какие жизненные планы?
— Буду дальше жить в Донецке, уезжать отсюда точно не планирую. В идеале хотел бы после паспорта ДНР получить российское гражданство. Я всегда ощущал себя русским человеком.
